Сколь пылки разговоры о голгофе за рюмкой коньяка и чашкой кофе

У писателей ушки в мерлушке и остатки еды на бровях, возле дуба им строят кормушки, чтоб не вздумали рыться в корнях.

Сегодня приторно и пресно в любом банановом раю, и лишь в России интересно, поскольку бездны на краю.

Горжусь, что в мировом переполохе, в метаниях от буйности к тоске - сознание свихнувшейся эпохи безумствует на русском языке.

Мы все кишим в одной лохани, хандру меняя на экстаз; плывет по морю сытой пьяни дырявый циниковый таз.

Не славой, не скандалом, не грехом, тем более не устной канителью - поэты проверяются стихом, как бабы проверяются постелью.

Весь немалый свой досуг до поры, пока не сели, мы подпиливали сук, на котором мы висели.

Кишит певцов столпотворение, цедя из кассы благодать; когда продажно вдохновение, то сложно рукопись продать.

Дай, Боже, мне столько годов (а больше не надо и дня), во сколько приличных домов вторично не звали меня.

Таланту ни к чему чины и пост, его интересует соль и суть, а те, кто не хватает с неба звезд, стараются навешать их на грудь.

Очень многие тети и дяди по незрелости вкуса и слуха очень склонны томление плоти принимать за явление духа.

В себя вовнутрь эпохи соль впитав и чувствуя сквозь стены, поэт - не врач, он только боль, струна и нерв, и прут антенны.

Боюсь, что наших сложных душ структура - всего лишь огородная культура; не зря же от ученых урожая прекрасно добивались, их сажая.

Будь сам собой. Смешны и жалки потуги выдуманным быть; ничуть не стыдно - петь фиалки и зад от курицы любить.

Не узок круг, а тонок слой нас на российском пироге, мы все придавлены одной ногой в казенном сапоге.

Боюсь, что он пылает даром, наш дух борьбы и дерзновения, коль скоро делается паром при встрече с камнем преткновения.

Я потому на свете прожил, не зная горестей и бед, что, не жалея искры Божьей, себе варил на ней обед.