Давно пора, ебена мать, умом Россию понимать

Я государство вижу статуей: мужчина в бронзе, полный властности, под фиговым листочком спрятан огромный орган безопасности.

Ошалев от передряг, спотыкаясь, как калеки, мы вернули бы варяг, но они удрали в греки.

Боюсь, как дьявольской напасти, освободительных забот: когда рабы приходят к власти, они куда страшней господ.

Когда страна - одна семья, все по любви живут и ладят; скажи мне, кто твой друг, и я скажу, за что тебя посадят.

А может быть, извечный кнут, повсюдный, тайный и площадный, и породил российский бунт, бессмысленный и беспощадный.

Мы крепко память занозили и дух истории-калеки, Евангелие от России мир получил в двадцатом веке.

Не мудреной, не тайной наукой, проще самой простой простоты - унижением, страхом и скукой человека низводят в скоты.

Конечно, здесь темней и хуже, но есть достоинство свое; сквозь прутья клетки небо глубже, и мир прозрачней из нее.

На наш барак пошли столбы свободы, равенства и братства; все, что сработали рабы, всегда работает на рабство.

Моей бы ангельской державушке - два чистых ангельских крыла; но если был бы хуй у бабушки, она бы дедушкой была.

В тюрьме я поневоле слушал радио и думал о загадочной России; затоптана, загажена, раскрадена, а песни - о душевности и силе.

В двадцатом удивительном столетии, польстившись на избранничества стимул, Россия показала всей планете, что гений и злодейство совместимы.

Смешно, когда толкует эрудит о нашей тяге к дружбе и доверию; всегда в России кто-нибудь сидит; один - за дух, другие - за материю.

История любым полна коварством, но так я и не понял, отчего разбой, когда творится государством, название меняется его.

Дыша неистовством и кровью, абсурдом и разноязычием, Россия - трудный сон истории с его кошмаром и величием.

Любовь моя чиста, и неизменно пристрастие, любовью одержимое; будь проклято и будь благословенно отечество мое непостижимое.

Кровав был век. Жесток и лжив. Лишен и разума и милости. И глупо факт, что лично жив, считать остатком справедливости.

Россия! Что за боль прощаться с ней! Кто едет за деньгами, кто за славой; чем чище человек, тем он сильнее привязан сердцем к родине кровавой.

Однажды здесь восстал народ и, став творцом своей судьбы, изъел под корень всех господ; теперь вокруг одни рабы.

Нету правды и нет справедливости там, где жалости нету и милости; правит злоба и царит нищета, если в царстве при царе нет шута.

Мы варимся в странном компоте, где лгут за глаза и в глаза, где каждый в отдельности - против, а вместе - решительно за.

Беспечны, безучастны, беспризорны российские безмерные пространства, бескрайно и безвыходно просторны, безмолвны, безнадежны и бесстрастны.

Всегда в отдельный список заносили всех тех, кого сегодня я люблю; кратчайший путь в историю России проходит через пулю и петлю.

Россия столько жизней искалечила во имя всенародного единства, что в мире, как никто увековечила державную манеру материнства.

Смакуя азиатский наш кулич, мы густо над евреями хохочем; в России прогрессивней паралич, светлей Варфоломеевские ночи.

Российская лихая птица-тройка со всех концов земли сейчас видна, и кони бьют копытами так бойко, что кажется, что движется она.

Такой ни на какую не похожей досталась нам великая страна, что мы и прирастаем к ней не кожей, а всем, что искалечила она.

Моя империя опаслива: при всей своей державной поступи она привлечь была бы счастлива к доносной службе наши простыни.

За осенью - осень. Тоска и тревога. Ветра над опавшими листьями. Вся русская жизнь - ожиданье от Бога какой-то неясной амнистии.

Рисунком для России непременным, орнаментом, узором и канвой, изменчивым мотивом неизменным по кружеву судьбы идет конвой.

Не на годы, а на времена оскудела моя сторона, своих лучших сортов семена в мерзлоту раскидала страна.

Чему бы вокруг не случиться, тепло победит или лед, страны этой странной страницы, мы влипли в ее переплет.

Век принес уроки всякие, но один - венец всему: ярче солнца светят факелы, уводящие во тьму.

Российская природа не уныла, но смутною тоской озарена, и где ни окажись моя могила, пусть веет этим чувством и она.

Как рыбы мы глубоководны, тьмы и давления диету освоив так, что непригодны к свободе, воздуху и свету.

В империях всегда хватало страху, история в них кровью пишет главы, но нет России равных по размаху убийства своей гордости и славы.

Россия надрывно рыдает о детях любимых своих; она самых лучших съедает и плачет, печалясь о них.

Полна неграмотных ученых и добросовестных предателей страна счастливых заключенных и удрученных надзирателей.

Не знаю глупей и юродивей, чем чувство - его не назвать, что лучше подохнуть на родине, чем жить и по ней тосковать.

Как мальчик, больной по природе, пристрастно лелеем отцом, как все, кто немного юродив, Россия любима Творцом.

Пригасла боль, что близких нет, сменился облик жизни нашей, но дух и нрав на много лет пропахли камерной парашей.

Приметы близости к расплате просты: угрюмо сыт уют, везде азартно жгут и тратят и скудно нищим подают.

Открыв сомкнуты негой взоры, Россия вышла в неглиже навстречу утренней Авроры, готовой к выстрелу уже.

Сильна Россия чудесами и не устала их плести: здесь выбирают овцы сами себе волков себя пасти.

Россия - странный садовод и всю планету поражает, верша свой цикл наоборот: сперва растит, потом сажает.

А раньше больше было фальши, но стала тоньше наша лира, и если так пойдет и дальше, весь мир засрет голубка мира.

Благословен печальный труд российской мысли, что хлопочет, чтоб оживить цветущий труп, который этого не хочет.

Не в силах внешние умы вообразить живьем ту смесь курорта и тюрьмы, в которой мы живем.

Здесь грянет светопреставление в раскатах грома и огня, и жаль, что это представление уже наступит без меня.